«Титаник», которому не утонуть

Примерно так выглядит одна из ключевых сцен спектакля «Оркестр «Титаник». Новая режиссёрская работа Тимура Файрузова уже успела взбудоражить большую часть норильской театральной публики. Попробуем понять — чем. Не так часто приходится видеть спектакли, где за деревьями не скрывается лес. Что считать деревьями, а что лесом — каждый решает сам. Для меня первое — это актёрская игра, а второе — режиссёрский труд.

«Оркестр «Титаник» изобилует изысканными «мелочами», придуманными режиссёром и художником и «разбросанными» по ткани повествования, как роса по предрассветной траве. Хотя, казалось бы, ничего изысканного в истории нет. Напротив: есть заброшенная станция с кучей «мусора» — пластиковых бутылок, потусторонне мерцающих в свете софитов. Есть четвёрка бомжей, бросающихся к псевдобагажу, едва заслышав шум поезда. Есть боль каждого из этих четверых, проявляющаяся, конечно, по–своему.

Любка (Галина Савина), нагрешившая в своей жизни от любви — дальше некуда, любовно баюкает пивную бутылку: страшно... Галина Савина ослепительна: придурковато–покорное лицо вдруг словно начинает светиться изнутри, а следы неправедной жизни тают, когда она поддерживает своего соседа по станции Доко и прикрывает его, как ребёнка, от страшной картинки в дальней дали.

Доко Доков (Андрей Ксенюк), выступавший с дрессированной медведицей, появляется из–под бутылочного завала, как средневековый театральный бог из машины — к изумлению и почти испугу зала. Задача Любки — не давать Доко протрезветь. Потому что тогда горе из–за смерти медведицы захлестнёт его, а заодно и окружающих. Доко — самый пронзительный герой. Андрей Ксенюк, поцелованный в макушку Богом актёр, как отзывается о нём режиссёр Тимур Файрузов, являет чудеса пантомимы. Нет, он не молчит, а говорит и даже поёт, но взоры зрителей прикованы к его лицу, к потухшим глазам, которые затуманивает дымка печали при мыслях о медведице.

Есть Бывший начальник станции (Роман Лесик) — воплощение маленького человека как имени прилагательного: герой Романа прилагался к станции; не стало её — практически не осталось и героя. Он говорит: «Я уйду» — и усаживается сиднем, не в состоянии действовать. Правда, следом за ним другие восклицают: «Надо навести порядок!» — и добавляют хаоса. Так что и Бывший начальник ведёт свою партию в этом концерте — неловко и нечисто. И сам он сутуловатый, мешковатый, грязноватый — куда только девается красавец Роман Лесик с его бархатными обертонами и поступью леопарда.

Есть, наконец, Предводитель – Мето, с которого я начала свой рассказ. Работа Александра Глушкова сама по себе достойна внимания, а уж вкупе с тем, что делают его партнёры по сцене... Однако вернусь к Предводителю. В какой–то момент поймала себя на мысли: его бы энергию, мужество, стальную волю — да в мирных целях. Александр Глушков царственен, как давно ему на сцене не случалось. Его мрачному очарованию не вредят даже, мягко говоря, не совсем гуманные действия его героя — например, попытка задушить Доко или удар ножом появляющегося, как чёрт из огромного сундука, Фокусника (Дениса Гончарова).

А что же Фокусник? Виртуоз иллюзии, он поднимается в глазах четвёрки до немыслимых высот: Любка смотрит ему буквально в рот и бережно, как ещё одно дитя, прячет в свою сумку–мешок подаренный Фокусником «из воздуха» цветок. Но вдруг Фокусник превращается в забулдыгу: за пиво готов родную мать продать. А потом вновь вдохновляет бомжей — на исполнение немецкой классики, их голоса звучат победой подобно трубам церковного органа в пасхальное воскресенье. И заставляет бомжей поверить в то, что бутылки — это скрипки, и мелодия Паганини взрывает притихший зал... Но Фокусник не волшебник, и когда на него, спящего, накидывают цепь, оставшуюся от медведицы Доко, никак–то он не карает мятежную четвёрку. Денис Гончаров проживает свою роль, как дышит: ни малейшей натуги, чтобы повести непростую аудиторию за собой, и ни ноты фальши, когда его герой падает с высот репутации. Кажется, даже вьющиеся волосы актёра специально были задуманы природой, чтобы показать всю прихотливость иллюзий.

И ещё в этом спектакле есть Режиссёр. Тимур Файрузов, что естественно, не говорит: «Я смог!», но говорит: «У нас получилось». А всё–таки смог — он. Игрушечный паровозик, подвешенный над сценой и торопящийся по своему вечному кругу, а следом за ним торопящиеся в безнадёжной пантомиме бомжи, — идея Тимура. И эта круговая мизансцена, напомню, одна из ключевых для понимания спектакля.

– Наши ожидания — иллюзия. Когда герои в финале выходят из «ящичка», пообщавшись с Фокусником (одна из ярких сцен —

финальная беседа Фокусника с каждым из четвёрки в чём–то вроде католической исповедальни. — Т. К.), — они понимают: поезда–то и нет, жизнь — она здесь и сейчас. Это очень театральная пьеса, потому что театр происходит здесь и сейчас. Один и тот же спектакль каждый раз играется, подаётся, воспринимается по–разному. Театр — это миг, предельно конкретное искусство.

И белый платок, который для каждого из четвёрки — билет на вожделенный поезд, — тоже из режиссерских находок. Платок — шторки в купе. Платок — белый лист, чтобы начать жизнь заново.

– У художника был и эскиз нормального билета — такого, европейского вида. Но наш билет–платок — и символ, и конкретный предмет — например, платком машут, чтобы остановить локомотив, привлечь внимание машиниста.

И именно благодаря режиссёру возникает невидимая, но почти осязаемая стеклянная стена между зрителями и актёрами: они в полутора метрах от нас, но как же они далеко! Мастерство артистов? Да. Но прежде всего — атмосфера, заданная Тимуром Файрузовым. Атмосфера вертикального прочтения пьесы.

– Обратите внимание: ни автор пьесы Христо Бойчев, ни мы, актёры, не дали ответов на вопросы — мы только их поставили. Это всегда бывает в качественной драматургии: надо заканчивать многоточием.

...Спектакль растёт, набирает сил. Это живая история. По–моему, у Эймунтаса Някрошюса (известного литовского режиссёра. — Т. К.) я встречал: «Не люблю чётко выстроенные спектакли. В них должны быть шероховатости». А наш педагог по актёрскому мастерству Владимир Владимирович Поглазов, один из ведущих в стране, говорил: «Можно разобрать историю горизонтально, а можно — вертикально». Горизонтально — всегда в лоб. А зачем выносить это на сцену, когда лобовое я могу в книге прочитать, да ещё и домыслить?

...Четвёрка всё–таки попадает в поезд. По тем самым билетам–платкам, проданным умершей медведицей Доко Докова. Странновато звучит, да? Пугающе даже? А вот выглядит в спектакле это... умиротворённо, что ли. И когда со сцены исчезают все, кроме Доко Докова, на душе становится не беспросветно, а напротив — ясно, как летним утром в молодом лесу.

Ну не могу я об этом спектакле говорить ничего, кроме того, что хочу посмотреть его ещё раз. А может, и не раз.

Татьяна КРАМАРЕВА

Фото Владимира МАКУШКИНА